Родословная Виктора Ивановича Садыма уходит корнями еще в петровские времена. Именно во втором походе Петра на турецкую крепость Азов, отличился лихой казачий атаман Савва Садым. За что и был жалован собственным хутором сподвижником царя генералом Брыньковым, которому в свою очередь за военные баталии молодой Петр отдал во владения целую станицу, позже переименованную в Брыньковскую.

Время не сохранило для нынешних потомков атамана многих исторических событий, выпавших на долю продолжателей рода Садымов. Но можно не сомневаться, что за минувших два с лишним века они только преумножили славные традиции своего родоначальника. И в сабельных боях, и в мирном труде. Как, впрочем, и несметное количество русских казаков всегда бывших опорой для государственной власти, надежными защитниками Отечества, а так же искусными виноделами, землепашцами.

…В течение двадцатых годов прошлого века отношение кремлевских вождей к казачеству не всегда было агрессивным. В зависимости от ситуации в стране, молодая республика применяла в отношении казаков политику кнута и пряника. Пока, наконец, к исходу десятилетия повсеместно не объявила казачество враждебным пролетарской революции классом. Начались массовые репрессии и выселение донских и кубанских казаков в необжитые северные районы. В том числе и на Урал.

- Деда моего, - вспоминает Виктор Иванович, - застрелил комиссар в нашем доме на глазах детей и жены, когда все собрались за общим столом обедать. Он был одним из самых непримиримых и последовательных недругов новой власти, которая не только за бесценок принуждала отдавать зерно, а зачастую попросту отнимала, но и перемалывала вековые устои станичных казаков.

В июле 1930 года, побросав самые необходимые пожитки в огромный фанерный чемодан, родители, завернув меня годовалого в кулек из простыней, подхватив старшего сына за руку, перекрестясь на дом просторный и обжитой, окунулись как в преисподнюю в разверзнутые створы столыпинского вагона.

Через два с половиной месяца в середине сентября выгружались мы близ поселка Боярово, что в нескольких километрах от Ивделя. Это самый северный город Свердловской области. Снег уже местами не успевал за день растаять. Вручили отцу лопату и кайло, указали место под землянку. Нарыли здесь землянок вместе с такими же горемыками-казаками и разными «мироедами-кулаками» из других вагонов. Забились в них от света дневного будто кроты. Пол земляной, стены обшить нечем. Сверху накат из бревен почти вровень с землей. Мама рассказывала: хрустит крыша по ночам. Осыпается. Как же было трудно маме моей Агафье Игнатьевне и отцу Ивану Петровичу выдержать все это. Да еще с такой крохой на руках.

Отец на работу ходил в Боярово за четыре километра, где дома строились для переселенцев. Разнорабочим был. Говорил, что комнату нам весной дадут. Вот, мол, заживем. Мама вспоминала позже, когда я подрос. Придет отец с работы, в пламя от щепочек пальцы коченеющие обмакнет и долго не чувствует огня. Пока не почернеют они подобно лучине. Отогреется чуть, посмотрит, как мякиш в платочке я чмокаю, и на скамеечку рядом с мамой умостится. Прикроет ладонью мама пальцы его, а они опять уже холодные. И сил нет плакать. И слез давно нет.

Молча сидят. Не шелохнутся. Как будто вспугнуть боятся память о хуторе пращура и станице своей на Азове. Где волнами переливаются поля пшеничные. Где гроздья винограда срываются с веток. Где солнце ласковое и колокола родные.

Как прожили мы эту первую свою зиму? Как не застыли в земле ледяной? Как выжили? Но ведь выжили…

В конце весны 31 года выделили нашей семье девять квадратных метров в бревенчатом доме на тридцать шесть квадратов. Поделили на четыре хозяина. Отгородили закутки свои простынями, истонченными до прозрачности от стирки в хлорке, и зажили, «словно в раю», по словам мамы. А еще через два года осталось в бараке две семьи. Разделили дом надвое перегородкой из досок. Два входа отдельных прорубили. Так и жили до войны.

Отец к тому времени уже несколько лет работал в леспромхозе на пилораме. Возил бревна из леса. Сначала на лошади, потом на тракторе. Я начальную школу закончил в Боярово. Потом в школу-семилетку ходил в село Покровское за восемь километров. В 42-м начал ящики под снаряды сколачивать в тарном цехе леспромхоза. И не только я, но и мои одноклассники, прервав учебу в школе, заменили тогда ушедших на фронт работников цеха. Иждивенцы по карточкам в то время получали по 200 граммов хлеба на день, а нам за полную смену отоваривали уже 600. Однако к труженикам тыла меня так и не приравняли почему-то…

Автор этого материала узнал в середине восьмидесятых, почему 12-13 летних детей, работавших на производстве во время войны, не могли признать тружениками тыла. Когда мать моя - почти полная ровесница Виктора Ивановича (всего-то на четыре месяца младше потомственного казака) - оформляла пенсию, вспомнила, как в сыром подвале какой-то артели в детстве штамповала армейские пуговицы. В городском архиве мне сказали, что трудовые книжки заполнялись на подростков с четырнадцати лет. Но это указание сплошь и рядом нарушалось. Правда, Витя Садым до конца войны успел поработать еще в сапожной мастерской. В этом случае, наверное, можно было бы добиться справедливости.

- Довелось мне потрудиться и на пилораме, - продолжает ветеран. – Ворочал бревна почти наравне с взрослыми мужиками. Хлеба получал уже по килограмму в день.

В 1949 году призвали в армию. Служил до 52-го года при штабе армии в Калининграде (бывшем Кенигсберге). Прокладывал линии телефонной связи. Моя должность называлась «механик кросса». За время службы успел побывать в Карелии, где тянули по столбам связь до границы с Финляндией. По лесу, проселкам, болотам. Шел седьмой год после Победы, а карельских лесах и болотах было полно незахороненных павших на поле брани бойцов. Много оружия. Мин, снарядов. Однажды за сутки прошагал с проволокой за плечами 36 километров. А туда и обратно – 72 км.

В декабре 1952 года демобилизовался. Закончил десять классов вечерней школы. Через два года познакомился с будущей женой Ираидой Павловной. Она оказалась учительницей из Михайловского. В поселке Таватуй учился я на курсах трактористов. Получил удостоверение.

С 1957 года работал с женой в одной школе. Она преподавала русский язык и литературу, а меня по рекомендации районо, с учетом, что я старший сержант, хорошо разбираюсь в средствах связи, имею удостоверение водителя, взяли инструктором военного обучения. Когда учительница физкультуры ушла в декрет, стал я и физруком. И так мы с женой рука об руку до самой пенсии в школе работали. На двоих у нас педагогического стажа более восьмидесяти лет. А на всю семью нашу (11 педагогов) – 340 лет получается. И немного смущаясь, сделав коротенькую паузу, Виктор Иванович добавил: «В этом году не стали отмечать шестидесятилетие свадьбы. Не очень мы уже здоровые с Иришей для таких мероприятий. Звонили многие наши бывшие ученики. Поздравляли. Они сами уже давно дедушки и бабушки. Не забывают. Спасибо им»…

Вам спасибо, дорогие Ириада Павловна и Виктор Иванович. Казалось бы, за многолетнюю свою журналистскую практику мало что может удивить меня. Тем более взволновать. Одиннадцать педагогов в семье! Это даже не династия. Это – империя!

Я не мог справиться с эмоциями, когда представлял Ивана Петровича и Агафью Игнатьевну с младенцем на руках, бегающих вокруг сосен в зимние ночи, чтобы согреться. Мне казалось, эта картина из нереального мира.

Примите и наши, сотрудников газеты «Час Пик», поздравления с шестидесятилетием вашего бракосочетания!

Родители Виктора Ивановича Садыма были полностью реабилитированы в 1946 году.

P.S. Приношу глубокую признательность снохе Виктора Ивановича Людмиле Николаевне за подготовку этого материала. Без нее он мог и не состояться.