Из представленных в повествовании эпизодов попытаюсь создать небольшое полотно послевоенной народной жизни людей, нашедших свое пристанище среди уральских лесов. Поселок лесозаготовителей Красный Адуй возник в годы индустриализации, он не имеет вековой истории, не заложил своих традиций и народных промыслов, но внес достойный вклад в дело победы и вошел в биографии многих людей.

Лесозаг… А что это?

Сюда семьями съезжались из разных мест с целью затеряться в «буднях великих строек». Люди были заняты тяжелым трудом на заготовке леса и угля для нужд производства. Многие из первых жителей так и остались жить в поселке, построив свои дома. Когда не стало большой потребности в лесозаготовках, занялись восстановлением лесов, работали на питомнике. Здесь умирали их отцы и деды, здесь рождались их дети.

О происхождении людей, чьи родители работали на заводах, принято говорить «от станка», тех же, чьи предки трудились в колхозах, называют «от сохи», а вот о родившихся и выросших в поселках лесозаготовителей так не скажешь.

Могли бы назвать, конечно, «от топора» – да не очень как-то звучит. Наш поселок Красный Адуй был лесозагом, почти ГУЛАГом, только люди прибывали сюда по собственной воле для участия в каторжной работе. Ныне это поселок с современными коттеджами, новыми улицами, которые своими номерными названиями напоминают чужие страны.

Здесь не «пройдешь по Абрикосовой», не «свернешь на Виноградную», а скорее всего упрешься в тупик какой-нибудь Восточной-5 или 6. Сколько их этих Восточных, попробуй посчитать во время прогулки. Прогулка тоже вряд ли выйдет приятной: одни высокие заборы да тявкающие за ними собаки.

Несказанно поменялся за последние десятилетия облик поселка. А раньше была всего одна улица без названия (ныне Проезжая) с несколькими переулками.

Но здесь жили люди, отдававшие свой труд для блага государства. Они были счастливы и несчастливы по-своему. Чем жили их дети – не всегда понять современному городскому человеку, обучением и воспитанием которого руководили высокообразованные родители и особо просвещенные педагоги. Не было в распоряжении лесозаговских детей  хороших библиотек. Присутствовало у них одно лишь желание не повторить тяжкой участи родителей.

Новое лесозаговское поколение без особой жалости покидало поселок по причине всеобщей урбанизации, да и жизнь городская оказывалась намного легче.

Детство счастливое…

Впрочем, детство поселковое можно было считать в целом довольно безоблачным. Уже не было голода, появлялась кое-какая одежонка, с весны до глубокой осени можно было чем-нибудь да поживиться в лесу.

А еще у нас (автор родом из поселка – прим. ред.) была пожарная вышка, на которую, часто без спроса родителей, мы поднимались. Оттуда открывался замечательный вид на окружающие поселок леса, можно было увидеть собственный дом. Каким маленьким он казался с высоты! На вышку мы поднимались не для баловства, понимая опасность, – мы как бы награждали себя за то, что насобирали много ягод, а их у вышки было «завались».

Интересно было сверху смотреть, как где-то идет дождь. Он как бы полосами или квадратами подступал к поселку, накрывая его шумными потоками. А у вышки в это время было солнце. И когда в поселке всё было мокрым, мы домой возвращались сухими.

А еще у нас за деревней была большая яма, в которой взрослые брали глину, дети же бегали туда кто зачем. Кто-то любил по ее краям собирать раннюю землянику, а кто-то мог спуститься в яму и поискать там разные безделушки. Происхождение они имели одинаковое: сторож пионерского лагеря Палыч привозил их сюда на телеге и сваливал как мусор. Здесь можно было найти обломки фарфоровой посуды с нанесенным на нее ярким рисунком, разноцветные стекляшки, иногда красивые фантики от конфет и другое «добро». Из-за отсутствия игрушек это было целым состоянием, которое собиралось, обменивалось и использовалось для игр.

Да что там вышка с ямой, когда крыша собственного дома, его чердак и печь были не менее интересны. Особенно хороша была печь – она не только кормила, но отогревала в зимнюю стужу после игр на улице. Играли до тех пор, пока пальцы рук и ног не превращались в ледышки. Вот тогда – скорее на печку. Как же она хорошо грела! Отходившим от мороза пальчикам было больно, но что сделаешь, когда надо терпеть – сам виноват.

Печь в доме являлась предметом всеобщей заботы. Самое главное – она нуждалась в том, чтобы ее топили и вовремя закрывали трубу для сохранения тепла. Дрова для топки (лучше березовые) готовили на целую зиму заранее, их привозили из леса в виде небольших чурок, которые кололи и заботливо укладывали в поленницу.

Летом предметом всеобщей детской заботы становилось деревенское стадо, состоящее из коров, коз и овец. Пока родители на работе или покосе, нужно было встретить стадо. Дети собирались у речки пораньше, умудрялись еще и поиграть до появления животных.

Измученные оводом и жаждой, увидев деревню, животные убыстряли шаг, ревели на разные голоса. Хозяева же зазывали своих Зорек, Жданок, Март (часто называли родившихся телочек по месяцам рождения). Встреча была радостной как со стороны хозяев, так и животных. Кого-то сразу загоняли по домам в стойла, а кого-то оставляли попастись еще на болотине вблизи домов.

Пожалуй, не было в деревне детей, которых не бодали бы корова, недовольная отсутствием хозяйки, капризная коза или сердитый баран. Да как-то все благополучно обходилось. Побывал на рогах, узнал, что это такое, и ладно. Иной раз и родителям забывали сказать. Боялись только большого общественного быка.

Такие разные дети

Ребят разных возрастов нарождалось в деревне после войны много. На свет появлялись естественным образом и без должной акушерской помощи. Заправляли процессом всезнающие многоопытные бабушки, которым, иногда думаешь, было все равно – то ли у коровы теленка принять, то ли у женщины ребенка. Процесс привычный, и что тут мудрить куда-то ехать, да и ехать было не на чем. Вот и сосали новорожденные малыши, пока внимания уделялось больше маме, мешочки из марли, куда бабушки жевали беззубыми ртами хлебный мякиш.

Сколько было в деревне этих послевоенных ребятишек? Конечно, много. Мальчишки очень любили играть в войну, делились то на белых и красных, то на наших и фрицев. Девочки имели свои занятия, но играм отводилось не так уж много времени. Большую часть его отнимали учеба в школе и занятия домашними делами. Девочки считались помощницами по дому, кое-кого родители уже приучали к работе на прополке и посадке сосенок или на покосе.

Что же это были за дети? У наших соседей, к примеру, трое мальчишек. Старший некрасивый рыжий Алька, лунатик и левша. Его отчаянно старались научить работать правой рукой, а он никак не поддавался. Лунатиком его стали звать с тех пор, как он перепугал всех нас в кедровском интернате, отправившись ночью погулять по соседним комнатам. Во всем остальном он был обычным мальчишкой, в свободное время читал книги, играл, помогал по дому.

Был у него брат, которого Алька с презрением называл Куртом, хотя настоящее имя мальчика было Вовка. В отличие от старшего брата, тот был белобрыс, ходил всегда в чистой одежде. В играх детей участие принимал небольшое, так, по мере необходимости, когда не хватало игрока. Вовка-Курт отчужденно смотрел на глупые детские забавы, как бы спрашивая: «А зачем это?». Ребятишки называли его как придется – кто Вовкой, кто Куртом, и не задумывались, почему у него два имени, да до того ли было, когда кругом столько интересного. Почему так получилось, каждый из нас дошел своим умом много позднее, когда уже семья уехала из Красного Адуя.

Младшим из братьев был Васька, с младенчества очень самостоятельный. О нем особо, видать, никто дома не беспокоился. Он часто играл сам с собой, придумывая разные занятия. В целом вызывал жалость, особенно летом, когда над его «золотушным» лицом кружились мухи, никто и не думал мальчишку лечить. Вырастет – само пройдет, у всех бывает. Отец его, шофер по специальности, любил Ваську больше других детей. В поездках скучал по нему, часто брал с собой даже в дальние рейсы. Васька ел и спал в кабине грузовика, рос настоящим шоферюгой.

Появлялась в семье и девочка, но она умерла еще в родильном доме. Тогда Васькин папа посадил нас всех на свою машину (в то время не возбранялось перевозить детей в кузове) и повез в Балтым хоронить малышку. Как ни тяжела была послевоенная жизнь, но для нас это были первые похороны ребенка. Мы увидели синее сморщенное маленькое личико, крохотный гробик, а еще печальное лицо мамы, которая провожала нас, глядя через стекло закрытого окна. Ее тоже было жаль. Так и не сбылась мечта иметь девочку, помощницу, которую можно было бы наряжать, как куколку.

Дети лесозага были самые разные по характеру и интересам, но не имели зависти к тем, у кого «из окна площадь Красная видна». Из окон их домов была видна не шумная городская улица, а бараки, либо почерневшие от времени деревенские избы да одетые в ватники люди. Этого было достаточно. Другой жизни пока не существовало.

Да и бог с ней, с этой Красной площадью – родители так и ушли из жизни, зная ее либо по картинкам в букваре, либо по фотографиям в газетах. Не дано им было погулять и по «широким московским просторам», редкостью для них были не то, что бульвар, а деревянный тротуар. Про газ на кухне многие услышали на старости лет, водопровод так и остался несбыточной мечтой. О многом не мечтали, да и мечтать-то было некогда. Слишком много было работы.

Александра КИЛИНА

На фотографии: Жители Красного Адуя после работы на посадке сосенок

(Продолжение следует.)